Я узнавала этимологию слова «дача» – это «дарованная князем земля». Забавно, но при советской власти землю давали либо в награду за заслуги или статус, либо во времена кризисов, когда людям нужно было прокормиться, а государство было не в состоянии выполнять свои функции сообразно «общественному договору». Когда ему нечего было предложить активным людям – золото, звания, посты, благополучие.

Во времена разделенной Германии жителям выдавали по 3-4 сотки – для прокорма. Зарплаты крохотные, экономика в руинах. А когда я была в объединенном Берлине (в бывшей восточной части) мне показывали дорогие особняки. Эти, теперь уже престижные, дома строили недалеко от городских озер, и территория стала очень органичной для жизни и очень престижной. То, что прежде было символом выживания, стало капиталом для новых поколений.

То же самое (с оговорками) было и в нашей стране. Давали землю, чтобы люди могли прокормиться. В Ярославле на окраинах, вокруг заводов, территории раздавали под огороды – это еще до войны. Там люди строили землянки, многие в них жили. Но землю всегда почему-то называли дачами. Особенно когда на ней разрешили строить сарайчики. Сперва для того, чтобы не таскали лейки и тяпки. Потом эти маленькие домики стали делать побольше и тоже называли «дачами». По-видимому, это отображение каких-то и дореволюционных, и советских образцов жизни элиты. Ведь известно было, что у московской элиты есть дачи. Даже из той же детской литературы – «Тимур и его команда». Всегда было такое противопоставление – противостояние: деревенские и городские. Хулиганы и тимуровцы. И мечта о даче была всегда – отдыхать от работы как настоящие дачники.

Очередной дачный бум возник с очередным кризисом продовольствия – в начале 90-х годов. Тогда также массово раздавали земли. Раздавали колхозные поля (особенно вокруг крупных городов), на которых некому было работать и нечего было сажать. В те же времена люди начинали обихаживать клочки земли в городе, вдоль железных дорог долго можно было видеть такие «наделы». Это были не гарантированные никаким законом или правом земли. Их раскапывали и сажали картошку. Ведь прежде даже школы закрывались на время посадки и на уборки картофеля на дачах и участках.

В Иркутске еще четыре-пять лет назад благосостояние мерили «кулями картошки». Мне говорили: вот в позапрошлом году мы съели двадцать кулей, а в этом – только семь. Это значит, что стало возможным и разнообразить семейный рацион, и сократить зависимость от инвестиций в подсобное хозяйство.

По мере выползания из кризиса мечта о настоящей даче все больше обретала реальность. Функции дачи трансформировались, и ФОМовские данные это показывают. Доминантной становится функция отдыха: люди стали зарабатывать городским трудом. С другой стороны, дача стала заменой дома, городской квартиры. Дача превращается в полноценный дом, который можно оснастить все более доступными современными технологиями. Многие люди строят загородное жилье, которое становится первым и основным, а городская квартира – вспомогательным.

То есть дача стала тем местом, которое раньше занимал «дом на земле». Этому безусловно способствовало активное преобразование городского пространства: во многих мегаполисах и крупных городах жилье стало некачественным и некомфортным, оно безвозвратно потеряло привлекательность. Жизненное пространство разрушалось либо из-за наличия больших денег, как в Москве, либо из-за их полного отсутствия для поддержания функционирования города.

Противоположность этому – феномен «пригородной Америки», возникшей в послевоенные годы. Когда есть свой дом, возникает множество сопутствующих феноменов: соседство, самоорганизация, поселенческие комьюнити. Дачные соседи отличаются от деревенских, поскольку имеют опыт городской жизни и умеют поддерживать необходимую дистанцию. Однако определенная доля коммунальности все равно присутствует: появляется одновременно и больше автономии (в сравнении с деревней), и меньше взаимного отчуждения (в сравнении с городом).

Еще раз – главное: дом на земле – это больше, чем просто дача. Тут появляется задача управлять и владеть общими землями, коммуникациями, сообща решать вопросы, договариваться. За этим идет и освоение окрестностей, а это одновременно и культурное, и бытовое, а порой и хозяйственное освоение. Но главное – это эксперименты с формами социальной жизни. Возникают не только коммуникации – появляются локальные сообщества, появляется диалог представителей разных сообществ и разных социальных групп. Возникают эксперименты: фантастически быстро появилось много экопоселений, и их уже называют социальным движением. То есть это место уже и не дача. Это пространство самоорганизации и эксперимента.

У нынешних дач самые разные перспективы. Функция прокорма обязательно сохранится и останется весомой. Данные показывают: существует сильное социальное расслоение. Одним земля нужна, чтоб кормиться, другим – чтоб отдыхать. Но главное, что и у тех, и у других общими являются коммунитарные задачи, задачи формирования сообществ.