Мы приводим несколько отрывков из интервью. Они не претендуют ни на репрезентативность, ни на полноту информации. И, пожалуй, это тот случай, когда ничего такого не требуется.

Ольга Ивановна, ветеран ВОВ, 93 года

Вот я сейчас передумаю все. Неужели это я была? Освобождала Белгород 20 октября 1944 года. Неужели я освобождала Будапешт, Львов? Вот вы знаете, даже самой не верится, что я там была <…>

Такой случай был. Базировались мы в Бачки-Бристоваце, хлеб не из батальона получали, а там была пекарня местная, и нам давали оттуда. Приходит старшина, мы, девчата, жили в палатке – четверо, на аппарате работали. «Можете мне помочь хлебушек привезти? Вы не будете ни таскать, ни грузить. Вы сумки будете держать, а я буду складывать». Поехали мы. Приезжаем – такой дом в 2 этажа, ворота раздвинулись, мы въехали во двор, вышли мы из машины, идет к нам навстречу женщина где-то около 50 лет, такая стройная, подтянутая и молотит по-русски. Она главный пекарь, и молотит по-русски. Мы с Анечкой переглянулись и говорим: как это, где она выучила, живет здесь, ее дом, ее пекарня, дети, муж? Она дает хлебушек старшине и говорит: «Сколько я уже солдатиков накормила, сколько я хлеба попекла, и вот спрашиваю всех, кто из Ставрополя, а никого нет». А я на нее смотрю и говорю: «А я из Ставрополя». Она хоп – и упала. Ее привели в чувства. Стала нам давать хлебушек. Мы держим сумки, а она спрашивает: «А Вы не знаете Домрю Ольгу Андреевну?» А я говорю: «Как не знаю? Это моя подруга». С ней опять плохо сделалось. Оказывается, это ее сестра. В 1914 году в Первую Мировую в Ставрополе их отец работал врачом. А она была такая красивая. И там базировался венгерский полк, и венгерец ее украл, увез в Венгрию. Вот представляете, так случиться? Она столько нам дала подарков, у нее такой дом, так всего много. Она мне дала свой адрес, все подробно написала, подписала фотографию, а на второй день нас перебазировали. Потом в 1945 году, это было в сентябре месяце, приезжаю я домой, иду до Оли, до своей подруги, на квартиру, даю ей адрес, а с ней тоже плохо сделалось. Они не имели никакой переписки, ничего у них не было, отец вообще ее считал погибшей. Они списались, и Оля поехала к ней в Венгрию. Вот такой вот случай был.

Раиса Дмитриевна, ветеран ВОВ, 88 лет

Сейчас стараюсь не вспоминать о войне. Только правнуку иногда рассказываю, а так – нет. Об этом знают все, кроме меня.

Василий Дмитриевич, ветеран ВОВ, 89 лет

Каждый день вспоминаю войну. И ночью снится все. Ленинград… Как прорыв делали. Псковская область, Латвия – сильные бои были. Об этом помню.

Светлана Александровна, ветеран ВОВ, 85 лет

Я все вспоминаю каждый день. Забыть войну нельзя… Как же мы могли у такой армий выиграть, когда у нас гвоздей не было в стране? А сегодня поливают Сталина дерьмом. А если бы не он, черта с два выиграли бы мы эту войну. И ползали бы мы перед немцами на коленях. Если бы он парад не сделал, то на следующий день по Красной площади шли бы немцы <…>

Вот два раза в неделю придут, еды принесут – и привет-валет. Помнят нас только в День Победы, и то через человека. Больше о мертвых говорят, чем о живых. <…> О нас забыли совсем. Про нас бы почаще вспоминали. Я вот с 2005 года прошу дать мне эфир, рассказать моему народу о роли детей во время войны. Мы дети были, 14 мне было. В 12 участвовала в финской войне. Никто, как глухие тетери. Хоть Путин и отвечал на «прямую линию», а вот почему-то моего вопроса не было. Все больше организации. Они бы могли, организации, собраться и в Кремле говорить. Больше говорить с народом, а не с начальниками.

Жена о Петре Ивановиче, ветеране ВОВ, 88 лет

9 <мая> он всегда вспоминает о войне, а так – редко когда. Это все уже забыто. Частенько к нам приходят, обязательно что-то у него спросят. У нас костюм его – и там все медали, и он скажет: за это я вот там-то получил, эту там-то я получил. Вспоминает. У нас правнук, он такой любопытный, на 9-е придут дети, внуки, правнуки, мы старенькие уже, и заставляют: «Дедушка, ну одень тот костюм свой». «Одену, одену». И вот они пофотографируют его. И вот этот любопытный его обязательно спросит. А тот начинает плакать, вспоминает о товарищах, много у него фотографий: «Вот этого уже нет, он погиб, этого тоже нет, он погиб». И начинает плакать. Тогда правнук говорит: «Ну все, деда, хватит».

Валентина Ивановна, свидетель войны, 82 года

У меня внук – ему кто-то сказал, что войну выиграли американцы. Я ему: что ты говоришь, кого ты слушаешь!?! Я ему рассказала, как это было. Никакие не американцы. Они схитрили, эти американцы. С той стороны зашли, когда уже видят, что мы побеждаем, – они скорей-скорей. А так они только все вещали, вещали и ничего не делали <…> Все это было очень трудно, очень боязно, бомбежки, стрельба, немцы, война кругом, поэтому вспоминаешь – и плачешь. И, слава богу, что все это уже кончилось, и дай бог никому не видеть этого.

Тамара Алексеевна, свидетель войны, 83 года

У нас не немцы были, а австрийцы. У нас не было такого, что повесили кого-то, членов партии не убивали. Но главное – то, что сами русские выдавали, кто член партии, а кто нет. Откуда немцы знали, что это член партии, правда?<...> Один австриец, помню, хорошо сказал: «Матка, мы ж не хотим войны, но нас же посылают. У меня тоже киндер есть». И даже мне конфетку дал. Не все ж хотели войны. А немцы, вы думаете, все хотели?

Полина Григорьевна, свидетель войны, 87 лет

Вспоминается, как немцы заняли город наш, как снарядами разбили наш дом, как наши войска здесь стояли, как «катюшами» били немцев. Все видела, все знаю. Вот дом разбили наш, а мы, наверное, месяца два так и жили в этом подвале. <…> Вы знаете, сейчас молодежь… вы простите, вы тоже молодая… они мало слушают. Станешь говорить как что – а этого нет. Сейчас двадцать первый век. Ну вот и все. И поговорилися. Так что молодым нельзя ничего говорить. Они привыкли. У них все компьютеры, свои дела. Не хочется знать, как в Великой войне было, сколько мучились, пропадали, и голод, и холод был.

Свидетель войны, 87 лет

С этим живешь потом всю жизнь <…> Война взяла за горло всех. Ой, сколько погибло. Ой, чего там видали<…> на Гоголя была милицейская столовая, туда бегали за супом. Все время что-то промышляли. Я вот как-то пошла одна и вышла оттуда, из этой столовой, не успела на ту сторону, ка-а-ак в это время прилетел немец и бахнул, знаете куда? На эту самую столовую милицейскую. Там обед был у них. Они все погибли. Я не знаю, мне ни осколок, ничего. Только суп пролила возле снега. А здесь все. В общем, жизнь был такая. <…> И тогда убивали и съедали детей, и продавали на рынке мясо человеческое. Всего нагляделись. Всего прожили, и поэтому сейчас так жалеем всех. Думаем, Господи, сколько тратим сил, всего. <…> Я вас очень жалею <…> И вы будете с этим временем дальше жить. Если будет хуже, вы будете считать, что здесь было лучше. Вот бывает война, и мы даже рассчитывали после, что вот все будет как-то устраиваться, устраиваться. А это же все люди делают плохо. Это же не Путин вот сейчас делает плохо. Ему и не скажут, проинформируют неправильно. И раньше так же было. Тоже было притворство, люди обманывали ради корысти. Все было. Может быть, теперь вот церковь вернули – люди будут как-то набираться добра, хорошего, а нас ведь наоборот воспитывали, придумали этот коммунизм, разрушали все эти церкви. А сейчас вот у меня нижняя соседка, у нее дочка с зятем в деревне деньги собрали на купола свои собственные. Так что такое дело. Может быть, это и хорошо будет, воспитывать в другом духе <…> В наше время мои женихи все были убиты и были все моложе меня. И очень было трудно выходить замуж. И потом очень привыкали, приучили в армии пить. Надо было Балтику чистить от мин, в кружке наливали спирту – и тогда уже боец готов к смелости. А так страшно ведь головки эти собирать, мины по всей Балтике. Ой, дорогая, можно много рассказать. Мало кто еще интересуется. Сейчас интересуются денежками больше.

Людмила Васильевна, свидетель войны, 86 лет

Когда папа погиб… я его очень долго ждала. Я получила деньги оттуда, солдаты выслали мне деньги, а бабушке, матери его, написали письмо, что похоронили на кладбище в Польше. А нам с мамой прислали просто, что пропал без вести. Мы никто и звать никак.

<…> В блокаду мы потеряли квартиру, у нас отняли ее. До войны я балетом занималась. Я кончила 7-й класс, прекрасно училась. Учительница у меня была Стругацкая – мать. И говорила маме, что это богом данный педагог. Так что не портите ей жизнь и не уговаривайте ни на что, у нее все способности. Но я хотела в балет, конечно, я занималась балетом. Когда началась война, мы, конечно,все хотели идти на фронт. С 10 класса всех взяли, а после 7-го я пошла в военкомат, меня не брали, конечно. <…> В блокаду у меня ноги отекли, как два пня были, я не могла ничего обуть. В народе называлась слоновая болезнь, а когда так отекли, я и забираться зажигалки сбрасывать тоже не могла. Уже стала к дому привязана. А у нас на 5-м этаже жил военный. Он говорит<маме>: «Жалко мне твою девчушку, ведь погибнет она». Мама говорит: «Да, заражение, но здесь не берутся ни оперировать, ни лечить». А чем браться, когда у нас не было хлеба, не было медикаментов?«Хотите я ее вывезу?»<…> Вот так и оказалась в Москве <…> Мы собирали очистки у москвичей, варили их, такие жирные очистки. Какая-то женщина подошла, увидела: «Ой, что это у тебя?»–«А я из Ленинграда». – «Водку вам давали на карточку? А пили? Нет? Почему?» – «На хлеб меняли». Она посоветовала полстакана водки и луковицу сырую каждый день съедать. А мама плакала – дочка алкоголиком станет. <…> И постепенно ноги прошли, но у меня еще 10 лет были фиолетовые пятна на ногах. <…>

Я вот только недавно 8 мая перестала плакать. Всегда вспоминала папу. Он старший лейтенант – артиллерист. Я не могла простить вот этого момента, что они нам написали «пропал без вести», – ждать или не ждать? Десять лет я упорно ждала после войны, а потом вот только оплакивала 8 мая.

Девятого мая для нас был самый настоящий праздник, потому что мы знали, что такое война.