Насколько интересны людям Борис Ельцин и 90-е?

Треть респондентов (32%) сказали, что посетили бы музей Б. Ельцина, окажись они в Екатеринбурге, почти две трети (64%) – что не пошли бы в него. Понятно, что речь здесь идет о декларируемом интересе, и воспринимать полученные ответы буквально не следует: как известно, в ходе опросов намерение, допустим, заняться бизнесом, поучаствовать в выборах или пожертвовать существенную сумму на благотворительность выражает гораздо большая доля граждан, чем доля делающих все это на практике. И приведенная цифра, конечно, не означает, что каждый третий приезжий в Екатеринбурге непременно отправится в новый музей. Но она, по крайней мере, свидетельствует о том, что история 90-х небезынтересна довольно многим. Причем прослеживается отчетливо выраженная зависимость между мнением о рассматриваемой эпохе и интересом к ней: среди тех, кто считает, что в 90-е годы наша страна изменилась к лучшему, желание посетить музей Б. Ельцина выразили 46%, а среди тех, кто полагает, что она изменилась к худшему, почти вдвое меньше – только 24%. Так устроена массовая историческая память: перелистывать страницы, которые кажутся светлыми, хочется чаще.

Респондентов спросили и о том, заинтересовал ли бы их документальный телефильм об истории 90-х и деятельности Б. Ельцина. Распределение ответов на этот вопрос, полагали мы, будет точнее отражать уровень декларируемого интереса к рассматриваемой эпохе: ведь просмотр фильма дома, по телевизору не требует усилий и временных затрат, с которыми сопряжено посещение музея, а респонденту не нужно в этом случае напрягать воображение, представляя гипотетическую поездку в другой город. Разница, впрочем, оказалась невелика: 37% опрошенных сказали, что хотели бы посмотреть такой фильм, 58% – что не хотели бы.

Создатели музея Б. Ельцина придумали предоставить посетителям аудиогиды, где о времени и экспонатах рассказывали бы известные люди. Чьи голоса предпочли бы услышать потенциальные посетители? Тем участникам опроса, которые сказали, что посетили бы музей, был предложен на выбор довольно обширный список «кандидатов», в который вошли и люди, игравшие в 90-е годы немалую роль в государственном управлении, и деятели культуры, и известные телеведущие (с теми, кто «отказался» от посещения музея, говорить об этом было бы странно). Можно было выбрать только одного «экскурсовода». Кроме того, мы спросили у тех, кто изъявил желание посмотреть телефильм о 90-х, кого они посоветовали бы пригласить к участию в этом фильме, чьи воспоминания и суждения были бы им интересны. Список предлагался тот же, но от проблемы выбора респондентов тут избавили: «приглашать» можно было любое число персонажей.

Лидирует в рейтинге потенциальных «экскурсоводов» по музею Л. Парфенов (его выбрали 12% «посетителей» музея), далее – О. Басилашвили (8%), Борис Ельцин-младший (внук Б. Н. Ельцина) (8%), И. Хакамада (5%), К. Собчак (5%), Н. Сванидзе (4%). «Кастинг» на участие в телефильме успешнее всех также прошли Л. Парфенов (27% от числа потенциальных зрителей), И. Хакамада (22%), О. Басилашвили и Н. Сванидзе (по 18%). Но тут, в условиях множественного выбора, часто упоминались и такие фигуры, как С. Кириенко (17%), А. Чубайс (16%), Г. Греф (14%) – хотя в амплуа экскурсовода, то есть единственного рассказчика, каждого из них предпочитали единицы.

90-е в воспоминаниях и оценках «среднего россиянина»

Участников опроса попросили припомнить, что в России в 90-е изменилось к лучшему, а что – к худшему. На второй из этих открытых вопросов, скажем сразу, респондентам оказалось ответить намного легче, чем на первый. Только 7% опрошенных назвали исключительно позитивные изменения, не ответив при этом на второй вопрос – об изменениях негативных. Назвавших же только негативные перемены оказалось несравнимо больше – 41%. Еще 26% респондентов смогли припомнить перемены как к лучшему, так и к худшему, и столько же – 26% – не ответили ни на один из открытых вопросов.

О каких изменениях шла речь? Говоря о переменах к лучшему, респонденты чаще всего упоминали исчезновение товарного дефицита и очередей: «все появилось в магазинах, очереди пропали», «дефицита нет», «прилавки не пустые», «в магазинах появились вещи», «талонов не стало». Об этом вспомнил примерно каждый пятый из числа назвавших перемены к лучшему, и почти столько же говорили о свободе: «люди стали говорить то, что думают», «больше гласности», «свобода мышления», «свобода слова, печати, демократия», «стали свободнее, смелее граждане». Кроме того, довольно многие респонденты с удовлетворением вспоминали о снятии «железного занавеса» («открылись границы», «возможность поездок за рубеж»), о появлении предпринимательства («начал развиваться бизнес», «стало можно открывать свое дело», «страна перешла на рыночную экономику»), о смене политического строя («советская власть ушла», «коммунистов не стало»). Некоторые отмечали и повышение уровня жизни: «благосостояние повысилось», «можно было хорошо заработать», «люди стали жить лучше – у всех машины», «кто-то вырос в материальном плане».

Что касается произошедших в 90-е перемен к худшему, то чаще всего опрошенные говорили об обнищании людей («рухнул уровень жизни», «зарплаты не платили», «маленькие зарплаты, не хватало денег даже на еду», «куска сыра не могли купить»), разгуле преступности и росте коррупции («много криминала, коррупция», «чиновники начали безбожно воровать», «появилось много аферистов», «страшно было выйти на улицу», «бандитские года»), распаде СССР («развал СССР», «разрушили страну», «разбилось наше государство»), безработице («работы не было», «люди потеряли работу, предприятия позакрывались»), финансовых потрясениях («дефолт», «пропали сбережения», «обесценились деньги»). Каждый из этих сюжетов звучал в 12–17% высказываний. Нередко люди говорили о развале промышленности и сельского хозяйства, о коммерциализации социальной сферы, о приватизации, военных конфликтах, о нестабильности и озлоблении сограждан.

В некоторых репликах, отметим, не обошлось без анахронизмов (то упоминались реалии советской эпохи, то, наоборот, проскальзывали приметы «нулевых»), но в целом, как видим, «реконструкция» перемен, произошедших в стране в 90-е годы, выглядит довольно корректно и вместе с тем вполне предсказуемо. А после этих открытых вопросов респондентов попросили оценить общий вектор изменений – сказать, к лучшему или к худшему изменилась страна в 90-е годы.

И вот тут обнаружилось довольно ощутимое противоречие. Позволим себе несколько спекулятивный расчет: если бы все респонденты, назвавшие только позитивные перемены (а таковых, как мы говорили, было всего 7%), заявили, что страна в целом в это время изменилась к лучшему, а все назвавшие только негативные перемены (41%) – что она изменилась к худшему; если бы ответившие на оба вопроса (26%) – разделились на равные группы, а не ответившие ни на один (26%) – промолчали (т.е. если бы все повели себя «последовательно»), то положительную оценку изменениям выставили бы 20% опрошенных (7%+13%), а отрицательную – 54% (41%+13%).

В действительности же баланс оценок 90-х годов, будучи в целом отрицательным, оказался все же значительно более благоприятным для этого времени, чем баланс воспоминаний о нем: 30% опрошенных сочли, что страна изменилась к лучшему, а 43% – что к худшему (и многие, 27%, затруднились с ответом). И связано это противоречие, видимо, с тем, что соответствующие вопросы предлагают респондентам смотреть в прошлое с разных дистанций. Когда людей просят припомнить, что в России в рассматриваемое десятилетие изменилось к лучшему и к худшему, их внимание, так или иначе, в значительной мере фокусируется на реалиях, «фактуре» того времени. Когда же спрашивают, как изменилась тогда сама Россия, постановка вопроса требует «перевернуть бинокль», увидеть 90-е издалека, включив в поле зрения предшествующие и последующие времена. Не все респонденты, разумеется, чувствуют эти нюансы и действительно меняют оптику наблюдений, но некоторые – наверняка. А при взгляде издали, когда 90-е встраиваются в контекст перехода от советского «вчера» к постсоветскому «сегодня», мнение о них «улучшается». И не случайно каждый шестой (16%) из тех, кто так или иначе справился с ролью «свидетеля обвинения», но отказался от роли «свидетеля защиты» (сумел назвать негативные перемены, но не припомнил позитивных), отвечая затем – уже в качестве «присяжного» – на закрытый вопрос, заявил, тем не менее, что страна изменилась к лучшему.

В пользу предложенной гипотезы, впрочем, более красноречиво говорит другой факт: респонденты, не ответившие на оба открытых вопроса об этом времени – то есть люди, которым, очевидно, легче всего абстрагироваться от реалий 90-х в силу «забывчивости» или незнакомства с ними, – явно склонны оценивать вектор изменений положительно: 31% из них считают, что страна изменилась к лучшему, 18% – что к худшему (а половина, естественно, затрудняется с оценкой). И конечно, неслучайно почти половина из них – моложе 30 лет.

Да и вообще распределение оценок очень сильно зависит от возраста опрошенных (см. табл. 1): молодежь чаще считает, что в 90-е годы страна изменилась к лучшему; старшие поколения довольно твердо придерживаются противоположного мнения.

И еще о возрастных различиях. В ходе другого, сентябрьского опроса (http://fom.ru/Proshloe/12334) респондентов попросили оценить 90-е в контексте их личной, семейной истории: «Как Вам кажется, если говорить в целом, для вас лично (для вашей семьи) 90-е годы были хорошим или плохим временем?» (тех, кто моложе 40 лет, спрашивали об их семье, тех, кто старше – о них самих). В целом 37% опрошенных вспомнили это время как хорошее, 44% – как плохое. Но среди тех, кто моложе 30 лет, 40% назвали это время хорошим для своей семьи, а 37% – плохим, тогда как среди тех, кто старше 60 лет, – 30% и 55% соответственно.

Такая возрастная дифференциация заставляет предполагать, что упрощенный, однозначно негативный медийный образ 90-х, который и сегодня, как видим, не слишком прочно укоренен в массовом сознании, вряд ли угнездится в нем в будущем: ход времени способствует скорее «реабилитации» этого десятилетия. И дело, кстати, не только в том, что младшие поколения смотрят на него с большей «дистанции», чаще и легче абстрагируясь от социальной цены перемен, нежели те, кто был немолод уже тогда и для кого потрясения 90-х оказались, по понятным причинам, особенно болезненными. Понятно, что у старших неприятие этой эпохи тесно сопряжено с ностальгией по советским временам, но ведь и следующая возрастная когорта – люди, бывшие молодыми в 90-е годы, – вступит, надо полагать, в свой срок в пору ностальгии, которая будет обращена уже на 90-е.

Впрочем, как это ни парадоксально, ностальгия по советской эпохе тоже в известной мере способствует «реабилитации» 90-х – или, по крайней мере, препятствует стигматизации этого исторического этапа. Дело тут в некоторых особенностях нашей исторической памяти.

90-е в «обыденной периодизации» новейшей российской истории

В ходе сентябрьского опроса 46% респондентов заявили, что сейчас российское общество устроено более справедливо, чем в 90-е годы, и практически столько же выразили несогласие с такой оценкой: 22% опрошенных считают, что общество было устроено более справедливо в 90-е, а еще 23% не усматривают в этом отношении принципиальной разницы между двумя историческими периодами.

Если обратиться к аргументации полагающих, что общество было устроено более справедливо в 90-е годы, – а им, как и их оппонентам, был задан соответствующий открытый вопрос, – то нетрудно заметить в том образе этого десятилетия, который они совместно рисуют, «посторонние» примеси: признаки, реалии советской эпохи. Многие респонденты говорили, что жилось в 90-е легче, что у людей были достойные зарплаты, проще было устроиться на работу и т. д. Вероятно, зачастую такие высказывания действительно отражают опыт конкретных респондентов и их окружения, но среди прочих реплик звучали и такие: «зарплата была одинаковая почти у всех, все жили примерно одинаково», «вовремя выплачивали зарплату, люди были защищены государством», «работа и зарплата были стабильными, никто никого не обманывал», «бесплатное образование, медицина; знала, что проработаю столько времени – получу квартиру», «раньше были колхозы, жилье давали». Представляется очевидным, что люди, ностальгически вспоминающие о социальных гарантиях, исключительно бесплатной социальной инфраструктуре, колхозах и проч. описывают не 90-е, а иное, советское прошлое – как, видимо, и некоторые из тех, чьи высказывания не столь однозначны. Кое-где прорываются и совсем недвусмысленные свидетельства временных смещений: «все были объединены, все республики», «сейчас что бы ни сделали – это сделал чеченец! А раньше этого не было, дружно вместе жили!» Тут-то уж точно речь идет не о 90-х: что-что, а «дружба народов» явно не относится к числу атрибутов этого десятилетия. А когда, например, люди говорят, что в 90-е «коррупции было меньше», «не было такого воровства, как сейчас», то мы не знаем в каждом конкретном случае, действительно ли респондент убежден, что ситуация ухудшилась в сравнении с концом прошлого века, или ностальгирует по временам более ранним.

Подобные хронологические ошибки порой допускали и те, кто считает сегодняшнее устройство общества более справедливым, чем в 90-е, – хотя, судя по массиву высказываний, несколько реже, чем их оппоненты. Они аргументировали свою точку зрения, например, появлением гласности (после 90-х), уверяя, что в те годы «гласности не было, все боялись чего-то», «сейчас можно сказать, а раньше ничего нельзя было говорить». Или исчезновением товарного дефицита: «по талонам получали еду, не было одежды. Деньги были, а покупать было нечего», «дефицит, очереди». Очевидно, что эти люди тоже «вписывают» 90-е годы в советскую эпоху, хотя и вспоминают последнюю недобрым словом.

Оговоримся: рассуждая «формально», авторов последних реплик нельзя обвинить в неточности: товарный дефицит, действительно, достиг высшей точки в 1991 году. Только ведь история не сверяется с календарем: событийный рубеж, отделяющий тот исторический период, который принято именовать 90-ми годами, от прошлого (распад СССР, начало гайдаровских реформ), пришелся на конец 1991 – начало 1992 гг.

И хотя большинство опрошенных в своих ответах апеллируют к реалиям 90-х (или, как минимум, к расхожим представлениям об этом времени), описанная аберрация распространена слишком широко, чтобы объяснять ее только невнимательностью или забывчивостью отдельных респондентов. Дело, видимо, в том, что стихийная, обыденная «периодизация» новейшей российской истории в массовом сознании существенно отличается от той, которая доминирует в медийном пространстве. Оглядываясь назад, «человек с улицы», в отличие от большинства телевизионных комментаторов, видит не столько два соразмерных по значимости рубежа, обрамляющих 90-е годы и отделяющих это мрачное «вчера» от «позавчера» и «сегодня», сколько один высочайший барьер между советским прошлым и постсоветским настоящим. Водораздел же между 90-ми и «нулевыми» располагается, в его оптике, уже внутри последнего исторического этапа и, соответственно, не столь заметен, значителен. Конечно, если специально акцентировать его внимание на данном водоразделе (например, упомянув имена Б. Ельцина и В. Путина), он без труда найдет и назовет множество примет, отличающих эти периоды друг от друга. Но все же «вчера» в его картине мира – это прежде всего советское время, а «сегодня» – постсоветское. Именно поэтому, сколь бы настойчиво и отчетливо не воспроизводилась в ходе опроса просьба сравнивать «Россию 90-х годов и Россию сегодняшнюю» (такая преамбула была предпослана конкретным вопросам), многие игнорируют это хронологическое указание и, обращаясь к излюбленным антитезам, сопоставляют времена СССР с временами нынешними.

Речь тут, подчеркнем, не о нюансах опросного ремесла, не о проблемах коммуникации с респондентами. Описанная аберрация – не какое-либо недоразумение, связанное с нечеткостью формулировок или забывчивостью респондентов. Опрос непроизвольно зафиксировал реальную особенность нашей общей памяти о недавнем прошлом, воспроизводящуюся далеко не только в экзотической ситуации беседы с интервьюером. И если, как мы видим, 90-е годы в этой памяти легко «склеиваются» с советской эпохой (а иногда, напротив, с современностью), то это означает, что данное десятилетие, вопреки медийным штампам, не воспринимается как «проклятое вчера» – как однозначно негативный фон, контрастно оттеняющий достоинства «позавчерашнего» и «сегодняшнего» дней.

Об исторической роли Б. Ельцина

Говоря о музее Б. Ельцина, нельзя было, разумеется, не спросить, как люди оценивают историческую роль первого президента РФ. Распределение мнений по этому вопросу весьма устойчиво и, как видим, заметно отличается от баланса суждений об историческом значении эпохи, когда он возглавлял страну: к Ельцину россияне относятся хуже, чем к его времени (см. табл. 2).

И это, в общем, неудивительно. Респонденты, полагающие, что в 90-е годы страна изменилась к худшему, в подавляющем большинстве своем считают роль первого президента отрицательной: это мнение разделяют 76% из них, а противоположное – только 10%. А вот считающие, что страна изменилась к лучшему, в оценке его роли разделились: 37% из них считают ее положительной, 39% – отрицательной. То есть если убежденные в том, что потрясения 90-х в конечном итоге пошли России во вред, крайне редко оправдывают Б. Ельцина, то верящие, что страна тогда повернула в правильном направлении, зачастую полагают, что произошло это во многом не благодаря, а вопреки его деятельности.

Следует, впрочем, иметь в виду, что мнения по этому вопросу заметно варьируются в зависимости от возраста опрошенных. Причем варьируются своеобразно: доля считающих роль Б. Ельцина положительной различается не очень сильно, а вот доля считающих ее отрицательной – существенно (см. табл. 3): молодежь в гораздо меньшей степени, чем старшие, склонна к такой оценке.

Так что, хотя в обозримом будущем итоги деятельности Б. Ельцина будут оцениваться нашими согражданами по преимуществу негативно, с течением времени вердикт будет, скорее всего, смягчаться, постепенно утрачивая нынешнюю определенность.